Разум и чувства - Страница 89

– Вашей жены? Но, письмо было написано вашим почерком!

– Да, но мне пришлось только переписать его слово в слово и поставить свою подпись. Но что еще я мог сделать? Мы были уже обручены, все было готово для свадьбы, день почти назначен… но я говорю как дурак! Приготовления! День! Честно говоря, ее деньги были мне необходимы. Поэтому и в такой ситуации, как моя, все должно было быть так, чтоб предотвратить разрыв. И после всего этого, какого еще отношения ожидать к себе от Марианны и ее друзей, каким языком можно было изложить мой ответ? Это могло быть только в такой форме, окончания всего. После такого дела я сам признал себя негодяем, а был ли я при этом очень гибким или бушующим не имело уже никакого значения! «Я полностью потерян в их глазах» – сказал я сам себе, – Вычеркнули навсегда из списка своих знакомых и считают меня беспринципным провинциалом, а это письмо заставило думать обо мне еще и как о мерзком человеке!». Таково было мое мнение в то время, когда в преступном легкомыслии я переписывал письмо своей жены, расставаясь с Марианной. Ее три записки, к несчастью, все были в моей записной книжке, или мне надо было отрицать их наличие и спрятать где-нибудь навсегда. Меня заставили их достать и отправить, я даже не смог их поцеловать. И локон волос, который я всегда носил с собой в том же портмоне, и на который невеста не могла смотреть без ярости, такой дорогой для меня локон – все мгновенно было отнято у меня!

– Вы очень ошибаетесь, мистер Уиллингби, очень вините себя, – сказала Элинор голосом, который вопреки ее желаниям выдавал сочувственные эмоции, – вам не следует далее говорить так ни о мистере Уиллингби, ни о моей сестре. Вы сами сделали свой выбор. Вас никто не неволил. Ваша жена имеет право на ваше расположение, или уважение, в крайнем случае. Она должна испытывать к вам сильное чувство, иначе она не вышла бы за вас замуж. Обращаться с ней невежливо или говорить о ней неучтиво – все это ничего не даст ни Марианне, ни мне, и, думаю, что и вам!

– Не говорите со мной о моей жене! – сказал он и тяжело вздохнул – Она не стоит вашего сочувствия. Она знала, что я не уважаю ее, когда мы женились. Хорошо, поженились мы, и приехали в Комб-Магну, чтобы счастливо там жить. А, в результате всего, вернулись в город для прошлых развлечений. Вы жалеете меня, мисс Дэшвуд, сейчас? Или я все это рассказал просто так? Может, это небольшой плюс для меня. Может, теперь я не так виновен в ваших глазах, чем раньше? Мои намерения не были всегда плохими. Разве, я не объяснил теперь вам все причины своей вины?

– Да, вы кое-что прояснили, немного. Вы доказали, что вы не так уж виноваты во всем, хотя я вам и не верю. Вы доказали, что ваше сердце не такое безнравственное, точнее, менее безнравственное. Но, я с трудом поняла о тех невзгодах, которые вы принесли. Я с трудом понимаю, что еще может быть хуже этого?

– Могли бы вы повторить все это вашей сестре, после того как она поправиться? Позвольте, мне быть в ее глазах тоже немного обеленным, как в ваших. Вы сказали мне, что она уже простила меня. Позвольте же мне представить, что лучшее знание моего сердца и моих истинных чувств вызовет в ней более естественное и более нежное желание простить меня. Расскажите ей мою историю, мое покаяние, скажите ей, что мое сердце никогда не предавало ее, и, если вы хотите, сейчас она мне милей, чем когда-либо.

– Я расскажу ей все, что сочту нужным, чтобы правильно оценить ваши действия. Но вы мне так и не объяснили ни те частные причины, которые заставили вас приехать сейчас к нам, ни как вы узнали о ее болезни.

– Прошлым вечером в кулуарах Драри-Лане я повстречался с сэром Джоном Миддлтоном, и когда он узнал меня, то заговорил со мной. Мы не общались с ним два месяца. Он игнорировал меня с момента моей женитьбы, я это все наблюдал без удивления или негодования. Сейчас де, его добрая, честная, но глупая душа, полная возмущения против меня и сочувствия вашей сестре, не смогла сдержать свой пыл и сказала мне, что он все знает. Хотя, я не думаю, что он знал все, но ужасно мне досадил и рассказал все тупо, как только он мог. Все же я понял, что Марианна Дэшвуд умирает от гнилой лихорадки в Кливленде. Письмо, которое утром доставили от миссис Дженнингс, сообщало, что Марианне стало хуже, что Палмеры все уехали от нее подальше, и т. д. Я был так потрясен, чтобы сказать что-либо, даже на оскорбления сэра Джона. Его сердце немного оттаяло, когда он увидел мою реакцию на его новость, и не смотря на то, что так много злонамеренно хотел сделать, мы расстались почти пожав друг другу руки, во время чего он не преминул напомнить мне о щенке легавой, которого я ему когда-то обещал. Что я только не испытал, услышав что ваша сестра умирает, и умирает, видя во мне самого страшного негодяя на земле и ненавидя меня всей душой! Как я мог ей передать, что не все планы можно вменять в вину? И только один человек смог бы меня представить меня способным на все! То, что я испытывал, было ужасно! Я тотчас решил ехать к вам, и в восемь часов утра был в экипаже. Теперь вы знаете все.

Элинор ничего не ответила. Она думала о том, как пагубны слишком ранняя неограниченная свобода, доступность и роскошь для неокрепшего ума молодого человека, даже для достаточно развитого и талантливого, отзывчивого и доверчивого, честного и чувствительного. Свет сделал его экстравагантным и тщеславным, а экстравагантность и тщеславие превратили его в циника и эгоиста. Тщеславие, когда ищет свои победы за счет других, и вовлекло его в это приспособленчество, которое экстравагантность или, наконец, ее некоторая необходимость, заставляют существовать в ущерб себе. Все его недостатки, которые вели его к преступлению, ведут и к наказанию. Он и оставил ее сестру со всеми невзгодами, был счастлив, и снова обрек себя на несчастье и жизнь, более не свойственную для его натуры. От всех этих размышлений она мысленно перешла к Уиллингби, который уже поднялся сам и со скорбным видом стал прощаться: